Возроди во мне жизнь - Страница 15

Эта трагедия положила конец одобрению горожан, и мы отправились в турне по штату. Вместе со всеми детьми, нянями и поварами мы кочевали из одного городка в другой, выслушивая крестьян, которые требовали дать им землю и установить справедливость — короче говоря, совершить чудо. Чего только у нас не просили: от швейной машинки до исцеления больного полиомиелитом ребенка. Один просил черепицу для крыши, другой — осла, третий — денег в долг, четвертый — семян, пятый — построить в деревне школу. А я просто наслаждалась поездкой.

Мне нравилось посещать маленькие городки — такие, как Сан-Маркос; но еще больше я любила подниматься в горы до самого Куэцалана. Я никогда не видела такой растительности — горы и холмы были сплошь покрыты зеленью. Зелень покрывала даже скалы, а овраги скрывались в бесконечном зеленом море. Женщины Куэцалана носили длинные белые одежды, а волосы заплетали в косы с шерстяными тесемками и укладывали на голове. Как грациозно они огибали камни и лужи, даже не задевая их юбками. Выглядели они как девочки, ростом не выше двенадцатилетней Лилии, и носили огромные корзины вместе с несколькими детьми. Когда мы вошли в город, он показался нам совершенно безлюдным. Нам объяснили, что жители просто попрятались, потому что не хотят вступать в партию и боятся выборов, поскольку знают — заканчиваются они всегда стрельбой и трупами. Вот и теперь они боятся нового кандидата и не горят желанием его видеть.

Андрес пришел в ярость, обвинив во всем устроителей кампании, которые за несколько дней до нашего прибытия уведомляли жителей каждого городка о нашем приезде. Он обзывал их тупицами, набросился на них с хлыстом и угрожал прибить, если не соберут народ на площади.

Я вместе с детьми вышла из фургона, поскольку им хотелось пройтись по мощеным улочкам до церкви и купить на рынке апельсинов и перца чили. Сказать по правде, я готова была сбежать хоть на край света, лишь бы не слышать воплей Андреса.

Октавио показывал путь. Ему хотелось произвести впечатление на своих сестер, которые казались ему красивейшими девушками на свете. Похоже, он никак не мог смириться с тем, что Марсела — его сестра. При каждом удобном случае он брал ее за руку, помогал идти по булыжной мостовой — одним словом, вел себя не как брат, а как жених. Глядя на них, я представила, как прелестна будет Марсела в индейском костюме. Я решила, что мы все должны одеться как местные.

Донья Ремихия, супруга партийного делегата, разыскала для нас местную одежду и помогла переодеться. Она одолжила нам свои юбки и юбки сестер; шерстяные тесемки для украшения волос тоже нашлись. Для маленькой Верании мне выдали белую рубашку. Мы вернулись на площадь, где Андрес уже произносил речь для тех немногих местных жителей, которых удалось разыскать. Под тяжестью шерстяных тесемок нам было совсем непросто держать головы прямо. Выглядели мы странно, но всем понравилось. Люди двинулись за нами от самого рынка. Когда мы добрались до площади, оказалось, что мы привели с собой втрое больше людей, чем удалось собрать помощникам генерала Асенсио. Мы встали прямо перед ним, и тогда он обратился к нам с речью:

— Народ Куэцалана, вот моя семья, такая же простая и дружная, как и ваши. Семьи — самое важное, что у нас есть, и даю слово, я сделаю все, чтобы у ваших детей было такое будущее, какого они заслуживают...

И всё в таком духе. Мы молча внимали, один лишь Чеко снял шляпу и бегал между нашими ногами. Октавио тут же воспользовался случаем, чтобы положить руку на талию своей сестры Марселы и не убирал ее, пока Андрес вещал о роли семьи. Из Куэцалана на мы спустились в Сакатлан — городок, где родился Андрес. Семьи Дельпуэнте и Фернандес, которые хозяйничали в городке до революции, еще помнили те времена, когда Андрес уехал отсюда нищим и озлобленным, а теперь он вернулся, чтобы самому стать хозяином.

В тот же вечер мы узнали, что в местной цирюльне один из клиентов спросил другого, пойдет ли тот на встречу с генералом Асенсио.

— Да какой он генерал! — отмахнулся тот. — Он был и всегда останется сыном погонщика мулов. Как говорится, из грязи — в князи!

На другой день этот человек не пришел на торжественный обед, который давали в нашу честь деревенские старейшины. Генерал поинтересовался, где он, и выразил сожаление, что он не пришел разделить с нами трапезу. Нам сообщили, что еще утром его зарезал в драке какой-то пьяница.

Несмотря на это печальное происшествие, на праздник явился весь Сакатлан. Танцы и фейерверки продолжались всю ночь. Андрес держался со мной необычайно галантно, как будто я в этом нуждалась, и поблагодарил за то, что я сделала в Куэцалане. Он выглядел счастливым.

Счастливой казалась и его мать, которую я прежде видела всего три раза, и она всегда выглядела угрюмой. Теперь же она смеялась и танцевала до упаду, словно сын вернул ей достоинство и вкус к жизни.

Донья Эрминия была худой женщиной с глубоко посаженными глазами и тяжелой челюстью. У нее были редкие седые волосы, без особых затей забранные в пучок. Она настолько привыкла жить в бедности, что, когда ее сын стал важной шишкой, не захотела ничего менять и не пожелала уезжать из Сакатлана.

Андрес купил для нее дом напротив рынка. Каменный, с балконами, украшенными чугунными решетками, которые бывшие хозяева привезли из Франции. В доме было множество спален — по одной на каждого из ее детей и внуков — непонятно зачем, поскольку донья Эрминия была женщиной замкнутой, и внуки навещали ее редко; я уже не говорю о детях, которые из кожи вон лезли, чтобы сделать карьеру. Андрес любил заезжать в Сакатлан. Он купил для матери этот каменный дом, чтобы та баловала сына, чего не могла себе позволить, когда он был маленьким. Я обычно не сопровождала Андреса в его поездках к матери, чтобы не нарушать идиллию. К тому же мне никогда не нравился Сакатлан: там постоянно лил дождь, и у меня от этого портилось настроение.