— Оставь эти глупости, что ты якобы умираешь, — сказала я. — Почему бы тебе не послушать доктора Тельеса: принять таблетку и поиграть в покер перед сном?
— Если я сейчас усну, то не смогу спать ночью, буду смотреть в потолок и раздумывать, есть ли кто-нибудь там, наверху.
— В таком случае, мы уходим, — сказал Эспарса.
— Да уж, пора, козлы, — ответил Андрес.
— Отдыхайте, генерал, не пейте кофе или коньяк, не нервничайте. Я вернусь завтра с утра пораньше и посмотрю, как у вас дела.
Мы остались вдвоем. Я присела на край его постели.
— Хочешь еще чаю? — спросила я, протягивая чашку.
Он поднялся, чтобы ее взять, и спросил:
— А ты чего хочешь, Каталина? Будешь флиртовать со Сьенфуэгосом? А кто такой Эфраим Уэрта ? И откуда он может знать, что одна твоя грудь плачет от любви и нежности к другой?
— Откуда ты знаешь эти стихи? — спросила я.
— В моем доме нет замков, которые я не смог бы открыть.
— И зачем тебе это?
— Он был другом Вивеса, верно? — спросил Андрес. — Только он плохо тебя знал. У тебя уже давно нет никаких слез — ни в грудях, ни в каком-либо другом месте. Ты даже изобразить их не можешь. А где твоя нежность, Каталина? Вот ведь наивный тип! Неудивительно, что он состоит в коммунистической партии.
Я подошла к окну. Да помирай уже наконец, бормотала я, а он всё говорил и говорил, но в конце концов уснул. Потом я легла рядом.
Через некоторое время он проснулся, положил руку мне между ног и стал меня ласкать. Я открыла глаза, подмигнула ему и сморщила нос.
— Почему бы тебе не встать и не позвать сюда Кабаньяса? — спросил он. — У меня болит нога.
— Может быть, лучше Тельеса? — предложила я.
— Нет, Кабаньяса, Каталина, я не могу терять времени.
Когда пришел Кабаньяс, Андрес уже не чувствовал ног, и язык с трудом ворочался у него во рту.
— Вы принесли оба экземпляра, Кабаньяс? — спросил он, сделав над собой усилие.
— Да, генерал, я все принес.
— Дайте мне оба.
— О чем это ты? — поинтересовалась я.
Он ничего не ответил — лишь поставил на документах подписи зелеными чернилами.
И вскоре умер.
Я позвала детей. Кто-то сообщил Родольфо, и в одиннадцать вечера он приехал. Он вошел — вместе со своим животом, медлительностью и привычкой командовать.
— Мы должны похоронить его в Сакатлане.
— Как скажешь, — ответила я.
— Он так хотел.
— Тогда и я тоже думаю, сеньор президент, что мы должны отвезти его в Сакатлан.
— Спасибо за понимание. Завещание я уже видел.
— Не за что. Надеюсь, всё пройдет хорошо.
— Если у тебя будут проблемы, можешь на меня рассчитывать, — сказал он.
— Надеюсь, что могу на тебя рассчитывать, но не буду иметь проблем.
— Я тебя не понимаю. Он был мне как брат, а ты его жена. Что я могу для тебя сделать?
— Просто не вмешивайся, ничем мне не помогай, и другими вдовами не занимайся. Все получат положенное, но за этим им придется прийти ко мне.
— Какие еще другие вдовы?
— Ты ведь не со своей женой говоришь. Я прекрасно знаю, что за другие вдовы и сколько есть еще детей, которые не живут с нами. Знаю, какие поместья предназначены для одних, а какие дома для других. Знаю, какие предприятия и сколько денег, знаю даже, кому какие предназначены часы и запонки.
Он молча кивнул и вышел, на миг задержавшись возле серого гроба. Попытался изобразить печальную мину, но это никого не могло обмануть.
Мой дом наполнился чужими людьми. Разумеется, их привлекло присутствие в доме Родольфо. Мужчины так и норовили сжать его в объятиях и хлопнуть по спине, женщины пожимали ему руку.
Я стояла по другую сторону гроба, не желая садиться. Всю ночь я пожимала чьи-то руки и обнималась с малознакомыми людьми. Я не плакала, лишь болтала без остановки. Для каждого человека я находила какие-то слова, вспоминала, где мы встречались и когда в последний раз виделись.
В два часа дня Фито прилег отдохнуть. Лусина принесла мне чай. Наконец-то я смогла присесть.
Рядом со мной сел Чеко. В эти минуты он казался почти ребенком.
— Как ты, мама? — спросил он.
— Все хорошо, жизнь моя. А ты?
— Тоже, — ответил он.
Больше мы не сказали ни слова.
Верания рано ушла спать. Марту осмотрел доктор — у нее кружилась голова.
— Я вижу, твой дружок даже не пришел выразить соболезнования, — заметила Адриана, когда мы остались наедине.
— Не смей так говорить, — сказала я.
— Не делай вид, что пытаешься меня воспитывать. Уже немного поздновато. К тому же все вокруг знают про Алонсо. Уверена, что он явится на похороны, как ни в чем не бывало, будто был другом покойного.
Она оказалась права. Как же она ненавидела Алонсо! Лилия, Марсела и Октавио оставались со мной до рассвета.
Всю ночь мимо меня тянулась вереница сочувствующих и соболезнующих, а я пока так и не ощутила себя вдовой.
— Преклоняюсь перед вашей стойкостью, сеньора, — сказал Бермудес — человек, всегда выступавший в роли церемониймейстера на политических мероприятиях в те времена, когда Андрес был губернатором.
— Мои поздравления, донья Каталина, — сказала супруга мэра.
Вот и всё. Думаю, я неплохо повеселилась в тот вечер.
Я находилась в центре всеобщего внимания, и это мне нравилось. Каждый входящий искал меня взглядом, и почти все стремились обнять меня и сказать хотя бы несколько слов в утешение, но больше всего мне понравились слова Хосефиты Рохас, вошедшей в гостиную решительным шагом и с гордо поднятой головой, с какой она всегда ходила по улицам — словно хотела проткнуть ей небо. Она никогда не пользовалась машиной и везде ходила только пешком. Жила она на холме Лорето и оттуда спускалась в центр города, к церкви святого Иакова или в гости, когда ее приглашали. Полагаю, что именно эти прогулки и поддерживали в ней жизнь. Хосефита крепко обняла меня, потом взяла за плечи и заглянула прямо в глаза.